Книга стихотворений в прозе «Песни Билитис» Пьера Луи оказывает влияние на отражение лесбийских отношений в культуре начиная с 1890-х гг. Первая правозащитная организация лесбиянок в Соединённых Штатах Америки называлась «Дочери Билитис».
«Губами буду есть тебя!» Лесбийская литература в дореволюционной и раннесоветской России
С петровских времен и до советской эпохи однополая любовь была признаком маргинальности. Но только мужская — женщины не воспринимались всерьез, а лесбиянки оставались невидимыми для законодательства. Такое «несуществование» казалось выигрышным только с первого взгляда: писательницы-лесбиянки находились на задворках культурного дискурса и боялись говорить о своих чувствах открыто. Это вынудило Софию Парнок, Марину Цветаеву и других негетеросексуальных женщин конструировать собственный, лесбийский язык: беря за основу патриархатное письмо, они мимикрировали под него и постепенно вводили элементы женского гомосексуального эроса в устоявшуюся литературную традицию.
Судьба гомосексуалов в России непроста. В дореволюционную эпоху их хоть и редко, но сажали в тюрьму. Молодое советское государство поначалу выступало за сексуальную раскрепощенность, и казалось, что мужская гомосексуальность могла стать частью нормальности, но к концу 1920-х однополую любовь стали считать психическим отклонением. Спустя пять лет гомосексуальность вновь стала уголовным преступлением: начавшиеся гонения были частью общеевропейской тенденции, когда два тоталитарных государства — нацистская Германия и Советский Союз — пытались вывести формулу идеального человека и гражданина. Гомосексуальность делала из мужчины политически неблагонадежного маргинала, подрывающего статус-кво патриархатного государства.
В то же время законодательство никак не отражало женскую гомосексуальность: с точки зрения Сталина, она не угрожала обществу. Лесбиянка как субъект просто не существовала. Важнейшей проблемой лесбийства в дореволюционной и советской России было не табу или угроза ареста, актуальные для мужчин, а отсутствие языка и невидимость.
Культура Российской империи и СССР — сугубо мужская. Мужчины с мужских позиций и мужским языком описывали мир и людей вокруг. Маскулинный язык стал традиционным и приобрел статус устоявшейся нормы.
В рамках сложившейся патриархатной культуры женщинам (а тем более лесбиянкам) было очень сложно донести до публики собственные мысли и переживания, в «мужском» письме для этого банально не было средств.
Этот непроходимый барьер мешал (и по-прежнему мешает) писательницам войти в литературный канон. Лесбиянкам прошлого приходилось ломать привычные нормы языка, менять их изнутри. Ключевой стратегией пишущих лесбиянок и бисексуалок на рубеже веков и в советское время стала мимикрия. В книге «Speculum другой женщины» французская мыслительница и теоретик феминизма Люс Иригарей описывает эту технику как противостояние «мужской» письменной традиции через подражание ей.
Тесно, душно и темно — лесбийская лирика в дореволюционной России
Символически-эротическая лесбийская поэтика во многом определила лесбийское письмо досоветского периода. Писательница Лидия Зиновьева-Аннибал в повести «Тридцать три урода» изобразила лесбийский союз рассказчицы, чье имя не раскрывается, и актрисы Веры. Их отношения подражают традиционной сексуальной модели: одна соблазняет (активное маскулинное начало) — другая соблазняется (пассивное феминное начало). Исследовательница Кирсти Эконен утверждает, что писательница «доводит до абсурда платоновские и символистские концепции», показывая «различие философско-эстетического идеала и реальной женской жизни».
Лидия Зиновьева-Аннибал. Источник
Для Зиновьевой-Аннибал лесбийство стало художественным инструментом, чтобы обнажить «наглядную в однополом союзе гендерную асимметричность ролей мужчин и женщин в символистских эстетических практиках». Писательница в каком-то смысле унаследовала популярное в России на рубеже веков видение лесбийства как метафоры сексуального извращения и отклонения от нормы. Проституция в эпоху модернизации зачастую ассоциировалась с лесбийством, об этой тенденции писала исследовательница Рита Фельски: лесбиянка — это символ феминизированной модерности, «воплощение перверсии и декаданса, иллюстрирующее мобильность и двойственность современных форм желания».
Опираясь на такую интерпретацию лесбийства, Зиновьева-Аннибал изображает однополый женский союз творчески непродуктивным, духовно бесплодным. Лесбийство становится средством превращения символистской эстетики в карнавал, ее переворачивания. В будущем София Парнок переосмыслит этот подход: в ее поэзии лесбийская любовь и страсть — один из ключевых источников вдохновения, важнейший триггер творческого начала.
Другой пример лесбийского письма в дореволюционный период — поэтическая книга Людмилы Вилькиной «Мой сад». Обложка книги, на которой обнимаются две женщины, будто предупреждает, что вместо гетеросексуальной любви сонеты Вилькиной говорят о любви между женщинами. Сквозным мотивом сборника поэтессы стало отсутствие четкой бинарности, свойственной устоявшейся культуре, — это еще одна попытка конструирования женоцентричного языка.
Обложка книги Людмилы Вилькиной «Мой сад», издание 1906 года. Источник
Для Вилькиной лесбийская и «женская» тема — способ диалога с символистами. Она часто ссылалась на символистскую поэзию, творчество религиозного мыслителя и поэта Владимира Соловьева.
Поэтесса использовала символистскую эстетику для передачи женского опыта и взгляда: она брала абсурдный для женской субъектности язык и пыталась через него выразить эту субъектность.
Лирическая героиня ощущает себя чужестранкой, Другой, маргиналом, которому чужды как небо (символистский идеал), так и дом (бытовое пространство, мир материальный и низменный). Они оба в одинаковой степени действуют удушающе.
Я на горе — в высоком темном доме.
И душно мне в высоком темном доме.
И плачу я в высоком темном доме.
Образ дома в «Моем саде» связан не только с метафорой семейной и бытовой жизни, но и с высокой культурой. Дом символизирует патриархатный язык и культуру, из которых негетеросексуальная женщина исключена. Внимание вновь сосредотачивается на проблеме невозможности выразить себя как женскому и негетеросексуальному творческому субъекту: «Слова мертвы и тяжелей оков».
Никто не понимает друг друга лучше, чем две доверчивые, откровенные женщины, которые имеют похожий жизненный, эмоциональный опыт, способны понять и поддержать друг друга. Тем более, если встречаются неординарные личности, готовые экспериментировать и узнавать новые оттенки отношений.
Ольга, 31 год, врач, Санкт-Петербург:
Сколько я себя помню, мне всегда нравились женщины. Мама в какой-то момент узнала о моей нетрадиционной ориентации и сильно меня гнобила. Вообще, дома ситуация была тяжелая: мать не принимала меня, отец сильно пил, иногда запирался в квартире, не пускал домой, нападал на меня и мать. Я жила в постоянном напряжении, даже пыталась покончить с собой. Когда мне было 20, мой очень хороший друг, с которым мы вместе сидели за одной партой, предложил мне фиктивный брак. Он знал, что я лесбиянка. «Женившись на тебе, я получу квартиру от родителей, которая мне нужна. А ты съедешь от своих. Так мы поможем друг другу», — сказал он. Я согласилась.
Мы сделали свадьбу для родственников. Белое платье, банкет — все как полагается. Моя мама, конечно, очень обрадовалась, подумала, что я взялась за ум, хотя я ей в открытую говорила: меня с этим человеком ничего не связывает. Мой свекор знал о моих закидонах и говорил сыну, что я лесбиянка. В этот брак он не особо верил, хотя мы с его сыном прожили вместе 7 лет.
Наш брак был похож на дружеские отношения между двумя мужиками, как когда друзья снимают квартиру и живут на одной площади. У нас была такая пацанская тусовка: он приводил на квартиру своих женщин, знакомил их со мной, и я приводила своих без проблем. Мы жили в однушке, поэтому, когда надо было, я уходила. Иногда спала в коридоре на полу, но это было лучше, чем тот дурдом, в котором я жила раньше. Быт вели совместный. На продукты скидывались. Я на тот момент училась, у меня не всегда были деньги. Он работал и хорошо получал, поэтому мог купить продукты сам. И никогда меня этим не попрекал.
Естественно, ребенка мы не планировали. Но через три года брака я поняла, что мне нужен кто-то, кто будет со мной всю жизнь, ведь девушки приходили и уходили. Я сказала мужу: я хочу ребенка и хочу, чтобы ты мне в этом помог. Конечно, он негативно отреагировал: он хорошо ко мне относился, но зачем ему совместный ребенок в фиктивном браке? Я уламывала его год. Наконец, он согласился. Я противница ЭКО и никогда бы на это не пошла: слишком высок риск хромосомных и генетических поломок. Поэтому ребенка мы зачали естественным путем. Это далось мне очень тяжело: от отвращения меня рвало полночи. Я впала в депрессию. Мне пришлось перешагнуть через себя, но ребенок того стоил. Мама мной гордилась: дочь получила образование, работает, замужем, есть ребенок. Еще она пыталась вызвать во мне ревность: смотри, вон твой с какой-то девицей пошел! Но какая ревность к мужчине, когда я — лесбиянка.
Потом в моей жизни появилась нынешняя девушка, которая очень ревновала меня к моему мужу, требовала доказательств, что отношения фиктивные, и все равно не доверяла. Это стоило множества нервных клеток и мне, и ей. Я не хотела страданий и развелась.
Муж остался жить в своей квартире, а я с ребенком вернулась к маме (отец на тот момент благополучно исчез из нашей жизни). Она смирилась с моей ориентацией и больше ничего не говорит. Разумеется, ребенок ничего не знает о моих предпочтениях. На выходных я обычно живу у своей девушки, а ребенок остается с бабушкой или отцом. В силу специфики своей работы я часто дежурю по ночам. Это не значит, что я не уделяю время ребенку: я ежедневно играю и занимаюсь с ним, иногда мы с бывшим мужем втроем идем гулять или за покупками. В общем, у моего ребенка вполне благополучное детство.
Татьяна, 27 лет, технический писатель, Мюнхен:
Мы из Новосибирска. Жили в разных концах города. Расписались в 2009 году еще студентами, на 4-м курсе, и жили потом раздельно три года: возможности снять или купить квартиру у нас не было. К тому же каждый из нас жил рядом с местом своей учебы. Наших родителей раздельное проживание особо не беспокоило, но они время от времени говорили: а почему бы вам не жить у нас? Но поселиться у кого-то из родителей — значило обидеть других.
Мы виделись по три дня в неделю и ночевали то там, то здесь. У меня не было ключа от квартиры его родителей, а у мужа — от моей. Иногда мы могли разминуться и ждали друг друга у подъезда или в супермаркете, вызывая подозрения у охранников. Не было особой необходимости организовывать совместный быт, потому что мы вели такой кочевой образ жизни, как путешественники в гостинице. Может, поэтому не случалось никаких бытовых неурядиц. Это очень удобно.
Из минусов — редкие встречи. Это одновременно была самая романтичная, и самая печальная пора в отношениях. Каждый думал, что вот, потом рано вставать, бежать в университет, на работу, лучше остаться у своих. В будни я освобождалась поздно, часов в восемь. Приходилось просчитывать: если я побегу на маршрутку, то сколько мы успеем побыть вместе до того, как начнем заниматься дипломом и ляжем спать? Еще один минус в гостевом браке — не получалось завести совместно нажитого мейнкуна. Кот — это ответственность, коту нужен дом и семья!
Большинство друзей посмеивались над нами, некоторые недоумевали. Было и глухое непонимание: «На кой черт вы женились? Это и браком-то не назовешь»
Если бы тогда у нас появились дети, мы бы ускорили решение квартирного вопроса. Это какой-то стимул организовать быт, потому что ребенка возить туда-сюда я бы не стала, это было бы не сильно полезно для него.
Чем адекватнее были окружающие, тем больше юмора они видели в ситуации. Большинство друзей посмеивались над нами, некоторые недоумевали. Было и глухое непонимание: «А зачем вам это? На кой черт вы женились, можно же было просто встречаться? У вас и свадьбы-то нормальной не было! И браком это не назовешь!» Но таких в нашем окружении было немного.
Через три года мы съехались. Не скажу, что было как-то тяжело притираться друг к другу. Когда у нас появилась совместная квартира, я была дико рада, что мы наконец-то едем в один и тот же дом.
Мамы наши познакомились только в этом году. Такая цепочка случайностей: свадьбы не было, просто расписались, родители в это время работали. Они постоянно передавали друг другу приветы, в какой-то момент даже начали думать, что это уже неприлично. Но мы не настаивали на встрече, они — тоже. В 2014 году мы переехали из Новосибирска в Москву, у нас появился ребенок и кот. В 2016-м рванули в Мюнхен, и встречу родителей стало сложнее организовать. Встретились они на нашей квартире, когда мы во второй раз после рождения ребенка приехали в Новосибирск. Родители случайно приехали одновременно. Никакой неловкости не было: «Ой, давно надо было познакомиться!»
Сейчас муж работает в сфере ИТ, а я сижу дома с дочерью и котом, очень вяло учу немецкий, пишу стихи. Мы с мужем играем в «Что? Где? Когда?» и катаемся на соревнования по интеллектуальным играм.
